Деляга - Страница 70

Едва Лопухов оказался на своих двоих, как его повело, дает себя знать спиртик-то. Симпатяшка поспешила ему на помощь. Опираясь на сестричку, он добрался до своего "шеви". Никифоров осторожно навесил на него автомат и вещмешок.

— Ну, бывай.

Рука взводного дернулась вперед, но он быстро придержал движение, на ближайший месяц рукопожатия Вове были противопоказаны.

— Лейтенант, — не только ноги, но и язык начал заплетаться, — никому, слышишь, никому мою машину не отдавай. Они ее угробят, а я вернусь. Я вернусь, вернусь.

Анечка поддержала заваливающегося бойца и буквально на себе поволокла его к одной из беленых, крытых соломой хат, девушка оказалась неожиданно сильной, это отметил даже затуманенный алкоголем Вовин мозг. В хате располагалась хозчасть медсанбата. Пожилой старшина принял у Лопухова оружие, с него сняли пропахшую гарью, местами опаленную форму, взамен выдав синий больничный халат. Поскольку сам он справиться с пуговицами не мог, то пришлось основную работу проделать медсестричке. Да, давненько пьяного Вову девушки не раздевали! Да что там, и сам он девушек давно не раздевал даже на трезвую голову. Эх, если бы не замотанные бинтами руки!

Разместили Лопухова в одной из хат. В одной из комнат располагались хозяева, старик со старухой, женщина неопределенного возраста, то ли дочь, то ли невестка, и две девочки лет четырех-пяти. Во второй располагались долечивающиеся легкораненные, тяжелых отправляли дальше в госпитали.

— Анечка, можно я вас так буду называть?

— Можно, можно, — девушка укладывала Вову на дырявый матрас, с торчащими из него клочьями ваты. Тут бы плавно перейти к комплиментам, но Лопухова переклинило, и он ляпнул.

— А обед скоро?

— Через три часа, — Вову укрыли тощим синим одеялом.

— Анечка, вы – королева моего сердца, придете меня с ложечки покормить?

— Приду, если Мария Ефимовна отпустит.

И ушла, вильнув на прощание своим пышным задиком.

— Королева, — пробормотал ей вслед Вова и уснул.

Обед он благополучно проспал, Анечка не пришла. Всему медсанбату было не до него. Ему повезло, привезли его во время паузы в боях, а в этот день начались бои за плацдарм на правом берегу. К полудню раненые пошли сплошным потоком. Фырчали за окном моторы автомобилей, кого-то вносили, кого-то уносили. Рядом с Вовой оказался танкист с полностью забинтованной головой, вот, кому не повезло, в белом шаре остались две дырки для носа и рта.

— Пить, пить, — просил обожженный танкист.

— Как же помочь-то тебе, браток, руки у меня…

Но танкист его не слышал, только постоянно просил пить.

— Эй, кто-нибудь, мать вашу! Воды принесите!

На его вопли появилась хозяйка, та, что помоложе.

— Воды, воды принесите.

Женщина кивнула и через пару минут вернулась с побитой эмалированной кружкой. Осторожно придерживая голову, склонила к его губам кружку, танкист затих, судорожно глотая живительную влагу. Напоив обожженного, женщина поставила кружку рядом с ним и поднялась.

— Пишлы.

Только сейчас Вова заметил, что обе девочки пришли следом за матерью и тоже наблюдали за всем. Худенькие, босые, в каких-то домотканых одежках, но чистенькие. Глазенки серьезные, совсем не детские у них были глаза.

— Подожди, — окликнул Лопухов хозяйку. — У меня в вещмещке, снизу, мешочек лежит. Забери, детишек угостишь.

Женщина в нерешительности замерла.

— Бери, бери, — подбодрил ее Вова.

В мешочке лежало полтора десятка кусков колотого сахара, результат последней обменной операции излишков сэкономленного бензина. Была мысль подсластить этим сахарком возможные в будущем отношения с соблазнительной медсестричкой, такие пышечки сладкое любят, ну да ладно, потом он что-нибудь придумает.

Поток раненых шел всю ночь и прекратился только с наступлением светлого времени. Обгоревшего танкиста увезли, его место занял солдат с обеими ампутированными ногами. Этот, по крайней мере, спал, не отойдя еще от наркоза. Вова представил, что ожидает его, когда он проснется.

Утром злой и невыспавшийся Лопухов выбрался из хаты. Сунулся было в сортир, но по дороге сообразил, что со своими руками не справится. Благо не минус тридцать на улице и листьев на кустах еще хватает. Распахнул халат, шипя от боли, стянул кальсоны и, раскорячившись, кое-как отлил, ухитрившись не попасть на белье. Потом с большим трудом водрузил нижнюю часть гардероба на место. С завязками справиться и не пытался, пришлось придерживать их рукой. Во жизнь, ни умыться, ни побриться, ни, извиняюсь, задницу подтереть.

Но ничего, постепенно привык. Зато отъелся, отоспался и начал поглядывать вокруг в поисках иных удовольствий. Тут-то и обнаружилось, что столь близкие, казалось бы, медсестрички, особенно одна, недоступны, как будто между ними глубокая пропасть. И тому было множество причин. Во-первых, медперсоналу приходилось всю ночь принимать и сортировать раненых, выматывались девушки насмерть и сил на шуры-муры у них не оставалось. Во-вторых, как только интенсивность боев снизилась, вокруг начали виться всевозможные ухажеры из штабных, конкуренции с которыми красноармеец Лопухов не выдерживал. Суровая Мария Ефимовна, пребывавшая в звании капитана медицинской службы, пыталась стоять на защите нравственности своих подопечных, но одна уследить за всеми не могла, а молодые девки-дуры велись на блеск звездочек на погонах и звон орденов на груди.

Количество наград навешанных на штабных мундирах поразило Вову. Ни на одном из ротных он столько не видел. С Кальманом, предположим, все понятно – его штабные так "любят", что не видать ему никаких орденов, как собственных ушей, но остальные-то! Да что там ротные, комбаты и бригадные штабисты выглядели куда скромнее, а тут… Тут штаб рангом повыше, понимать надо. Вова, конечно, понимал, те более, что опыт жизни в новейшей российской действительности у него был, и в каком месте справедливость надо искать он прекрасно знал, но все же, все же, все же, все же… Вот пышущий здоровьем бравый красавец-старшина, начальник вещевого склада. Все прекрасно знали, что в госпиталь он приходил лечить банальный триппер, героически полученный на какой-то недавно освобожденной от немцев гражданке. Ну да ладно, дело известное, с кем не бывает, но при очередном посещении Вова заметил у него новенькую медаль "За боевые заслуги". За какие такие заслуги? Или излечение срамной болезни по штабным меркам тоже к таковым относится?